» Автобиографии » Избранное » Ранняя лирика » Маленькие поэмы
» Черный человек » Стихи 1910-1915 » Поэма о 36 » Анна Снегина
Феномен есенинской поэзии

Решением ЮНЕСКО 1995 год был объявлен годом Есенина. Естественно, множеством праздничных мероприятий будет отмечено 100 - летие нашего великого поэта и в России. Однако каков смысл подобного рода событий. характеризующихся тем, что общество, народ, мир преисполняются однажды вдруг чувством особого душенного и интеллектуального внимания к той или иной исторической личности в силу именно того, что число истекших со дня ее рождения лет измеряются на данный момент соответствующей «круглой» датой? Не напрашивается ли тут невольно и такой, скажем, вопрос: а что по существу меняет в осуществлении такой «акции» выбор, например, несовсем «круглой» даты? Ведь сам по себе этот отмеренный бесстрастным хронометром счет может, не дав ничего ни уму. ни сердцу, попросту повиснуть в пустом измерении. И только с вычислением из этого механически ровного «бега времени» счета самой судьбы данной личности в ее уникальных, не схожих с другими судьбами чертах и раскрывается в этой «круглой» дате ее настоящий глубокий смысл.

И поэтому получается, что в сроке вот этого самого столетнего на сегодняшний день бытия Есенина на земле его самой существенной частью выступает примерно восьмидесятипятилетнее существование с нами его музы, а самой печально малой - всего лишь тридцатилетнее существование самой жизни поэта. Тридцатилетнее трепетанье пламени его, как сам он когда-то сказал, «из телесного воска свечи». Но зато вместе с тем нашей, пусть и горестной. а все-таки безмерно благодарной и светлой памяти о нем тоже немалый срок - целое шестидесятипятилетие! И совсем пока еще ничего не насчитывает время окончательной разгаданности Есенина, исчерпанности его человеческого и поэтического обаяния.

Так не все однозначно и просто с временами и сроками. Но не менее проблематичен вопрос и относительно пространственных координат есенинского поэтического существа. Ведь оно давно уже понятно и близко всему миру. Что же касается самой родины поэта, то уже сейчас мы, дети полуисчезнувшей и все более исчезающей России, поистине не можем дать себе вполне отчетливое представление о том, какую лучше всего знаем и любим Россию - ту ли, которая произвела Есенина, или ту, которую он создал сам. И как же верно выразил не полную их уравнимость в своем малом очерке «На родине Есенина» Александр Солженицын: «Я иду по деревне этой, каких много и много, где сейчас все живущие заняты хлебом, наживой и честолюбием перед соседями, - и волнуюсь: небесный огонь опалил однажды эту окрестность, и еще сегодня он обжигает мне щеки здесь. Я выхожу на окский косогор, смотрю вдаль и дивлюсь: неужели об этой далекой темной полоске хворостовского леса можно было так загадочно сказать: На бору со звонами плачут глухари...? И об этих луг вых петлях спокойной Оки: Скирды солнца в водах лонных...?

Какой же слиток таланта метнул творец сюда, в эту избу. в это сердце деревенского драчливого парня чтобы тот. потрясенный, нашел столько красоты - у печи, в хлеву, на гумне за околицей - красоты, которую тысячу лет топчут и не замечают...»

Восхищению с нередким присоединением к нему ощущения тайны всегда отдавалась щедрая дань в воспоминаниях и даже литературоведческих исследованиях о Есенине, авторы которых нередко приходили к мысли о том, что постичь его поэзию обычным аналитическим путем невозможно. Тайна почти органически живой есенинской строки при всей ее простоте так и остается нераскрытой, создавая впечатление ее некой нерукотворности.

Этим непостижимым, не дающимся в руки исследователю и в то же время так легко западающим в душу читателя феноменом является здесь не что иное, как сам Есенин в своей творческой стихии, создающей неразложимый, на редкость цельный поэтический мир.

Вот с этой цельности, несомненно. и следует начать разговор о Есенине как феномене в русской поэзии и духовной судьбе самой России, с цельности, в которой поэт предстает как прекрасное явление и в своей физической ипостаси (как истинно драгоценное произведение природы), и в своей уникальной поэзии. Слова М.Горького о нем как об «изумительном рязанском поэте», несомненно. сказаны с учетом этого единства физической и духовно - творческой сущностей поэта.

Читая воспоминания его современников, не сразу определяешь, чем же Есенин их завораживает и покоряет - человеческим ли своим обаянием или своей содержащей чудесное видение мира поэзией: "...он был дорог как обаятельное человеческое видение, мелькнувшее необыкновенными своими глазами, добрейшей улыбкой, стройнейшим и легчайшим станом", - вспоминал, например, И.Евдокимов. Встречавшийся с ним Н.Полетаев подчеркивал в красоте Есенина даже нечто роковое: "Где бы он ни появлялся, он обращал на себя внимание, к нему невольно приковы вался взгляд, и он оставался в памяти надолго, если не навсегда. Может быть, сожженный этой своей красотой и славой - и погиб он... Я полюбил его издали, чтобы не обжечься". Выражение этого единства находим и в признании любившей поэта Айседоры Дункан, отозвавшейся на его гибель следующей телеграммой в парижские газеты: "Трагическая смерть Есенина причинила мне глубочайшую боль. У него были молодость, красота, гениальность. Неудовлетворенный всеми этими дарами, его отважный дух искал невозможное". Он уничтожил свое молодое и прекрасное тело, но дух его будет вечно жить в душе русского народа и в душе всех любящих поэзию".

Но с наибольшей выразительностью гармоническую сущность поэта с возведением его судьбы даже к некоему национальному мифу охарактеризовал Борис Пастернак: "Со времени Кольцова земля русская не производила ничего более коренного, естественного, уместного и родового, чем Сергей Есенин... Вместе с тем Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовем высшим моцартовским началом. Он перелетел через океан и, как жар — птицу, поймал за хвост Айседору Дункан. Он и стихи свои писал сказочными способами — то, как из карт, раскладывая пасьянсы из слов. то записывая их кровью сердца". Обратимся, однако, к сущности Есенина как поэта.

Вместе с другими новокрестьянскими поэтами (Николай Клюев, Сергей Клычков) он выступил в 1910-е годы как яркий выразитель поэтической Святой Руси , которая впоследствии будет заклеймена как «деревенски-идиллическая, окрашенная церковностью» поэзия, как «идеалистическая система деревенских образов», от которой и сам он сделает тогда попытку отречься, заявив: «От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался...» («О себе», октябрь 1925).

Но это уже в конце. А первая же книга стихов Есенина «Радуница» (1916) вышла в свет как подлинное откровение вот этой самой «деревенски - идиллической» поэзии, в которой не меньше, чем от солнца и зорь, разливался свет от куполов и крестово-православной Руси, заявлявшей о себе уже самими заглавиями стихотворений: «Микола», «Инок», «Калики». В незамедлительно последовавших откликах на эту книгу отмечался, правда, прежде всего ее природно-полевым, луговым, лесным и озерным дыханием. Она еще только что планировалась к выпуску, еще и издательство не было определено, а уже С.Городецкий, оказавший тогда молодому поэту самое щедрое покровительстпо, обращаясь к: редактору петроградского отделения газеты «Русское слово» А.В.Руманову с предложением издать ее в Москве у И.Д.Сытина, назвал содержавшиеся в ней стихи «медовыми». Именно этот удачный природно-благоуханный эпитет отозвался вскоре почти во всех образных представлениях или, как теперь говорят, презентациях вышедшей в столичном издательстве М.В.Аверьянова «Радуницы»: в рецензии Н.Венгрова она была названа «весенней и очень молодой книжечкой стихов»; по словам другого рецензента, Зои Бухаровой, также приветствовавшей первую книжку «Рязанского Леля», песни Есенина приобщают «к забытому аромату полей, бодрому запаху черной, разрыхленной земли...» «Сергей Есенин, — от мечала она, - пленителен именно в песнях, взятых прямо от пашни, от нивы, от сенокоса».

Вернемся, однако, к позиции Есенина - бунтаря. Вместе с бунтом под знаменем «святой злобы», «проклятому прошлому» критиками усматривалось в есенинской поэзии» и выражение солидарности с разгромленным крестьянским повстанческим движением, со скрытым сопротивлением стихийной русской души бездушному рационализму, ему вполне находились прямые соответствия в таких стихотворениях поэта, как «Сорокоуст?», «Мир таинственный, мир мой древний... (1921), в отмеченной уже выше драматической поэме «Страна негодяев», в письмах к Е.Лившиц (1920), А.Кусикову (1923), в незавершенной статье «Россияне» (1923). Но обычно выражение этого протеста против постылой, губительной для России власти и ее деяний носило в стихах теснина немотивированно — лирический характер. С какой-то упоенной горечью примерял поэт здесь к себе такие романтические маски, как «разбойник», «степной конокрад», «мошенник», «шарлатан», «похабник», «скандалист», и только часто звучащее тут же Придание надевшего ту или иную из масок поэта в своей одинокой любви к обреченной крестьянской России («Я последний поэт деревни.»; «РУСЬ моя, деревянная Русь! ») свидетельствовали о всей глубине его тоски и отчаяния, о попытке свою все происходящее с Россией скрыть под маской не слишком опасной романтической формы. Однако и такой протест не остался незамеченным. И поэт часто становился объектом проработок со стороны критики. Знаменатель что серьезный упор на «реакционность» есенинского идеологической «уклона» делался зачастую как рае людьми, окружавшими его, во многом вроде бы доброжелательно к нему относившимися искренне оплакавшими вскоре его гибель. Так, в книге дружившего с ним партийного публициста Г.Устинова (того самого, что находился рядом с поэтом в его последние «англетеровские» дни) «Литература наших дней» (1923) Есенину и поэтам его круга («новокрестьянским») уделялось два знаменательно озаглавленных раздела: «Психобандитизм» и «Осуждены нa гибель». Назвав здесь Есенина (предварительно охарактеризовав его как «самого яркого, самого одаренного поэта переходной эпохи) «неисправимым психобандитом», автор следующим образом высказывался о его драматической поэме «Пугачев»: «Это Пугачев - Антонов-Тамбовский, это лебединая песня есенинской хаотической Руси, на короткое время восставшей из гроба после уже пропетого ей Сорокоуста...» В обоих этих разделах поээи! Есенина усиленно соотносилась такими одиозными для того времени понятиями и явлениями, как кулачество, бандитизм, восстание крестьян в Тамбовской губернии под предводительством А.Антонова, - словом, со всем, что объявлялось тогда вне закона и подлежало ликвидации.

То же следует сказать и о критике и редакторе журналов А.Воронском, немало, впрочем, сделавшим для защиты писателей — «попутчиков». Однако в своем очерке 1924 года «Сергей Есенин» он вменял поэту в вину «художественную реакционность» его произведений, высказывался о том, что он «творит сплошь и рядом вещи прямо вредные», предупреждал об «опасности» его стихов.

Похоронив в своей душе образ воспевавшейся им прежде патриархальной крестьянской Руси и перенеся теперь всецело свою любовь на Россию, какова она сейчас есть в своей простой, непритязательной красоте — как «страна ситца» с «буераками... пеньками... косогорами». Есенин отнюдь не ступил на путь певца России «новой», «преображаемой», России машинизации и воинствующего атеизма. Правда, о приминении с «Русью советской» он высказывался неоднократно, но слишком уж мучительно переживалось им состояние раздвоенности между любовью к прежней России, являвшейся к тому же и миром его светлой юности, и осознанием невозможности ее вернуть. Им даже делается некоторая попытка приглядеться к новизне нынешней советской деревни. Посвященное этой теме стихотворение «Возвращение на родину» (1924) неслучайно начинается многозначительным признанием: «как много изменилось там...»

В последние годы своей жизни Есенин, несомненно, сознательно отдалялся от деревни. Он так и ушел из жизни с поэтическим взором, более обращенным во внутренний мир своей души (лирика любви, природы, прощания с юностью, размышлений о жизни и смерти), нежели во внешнюю действительность...

    © «Российская провинция» 1995(4) Александр Михайлов
Copyright © 2000—2003 «Сергей Есенин» Rambler's Top100
Гоголь Паустовский css